NANCY: .
NANCY: Алло?
NINE: Алло!
NANCY: Кто это?
NINE: .
NINE: .
NINE: Ну, меня называют Девять.
NANCY: Откуда у вас этот номер? Кто вам дал этот номер?
NINE: Гм. Десять дала мне номер Девять. Вы знаете Десять?
NANCY: .
NANCY: Что, чёрт побери, вы
TEN: Бо-о-оже правый. Дай мне трубку, дай мне трубку.
TEN: Нэнси?
NANCY: .
NANCY: .
NANCY: Ой, господи! Десяточка?
TEN: Привет!
NANCY: Ой, господи, привет! Ты как?
TEN: Хорошо, хорошо! Так рада тебя слышать!
NANCY: И я тебя! Какая приятная неожиданность!
TEN: В общем, мне самой грустно здороваться и сразу убегать, но я хотела тебя кое с кем познакомить. Девять, поздоровайся.
NINE: Здравствуйте!
NANCY: Девять! Привет, как поживаешь?
NINE: Не знаю.
TEN: .
TEN: .
TEN: Девять слегка… Девять новенькая. Проснулась всего пару дней назад. И вот она ещё ни с кем не общалась, кроме Джюса и меня. Ещё не умеет вести светские беседы.
NANCY: Так это первый контакт! Вот оно что.
TEN: Да! И мы хотели попросить тебя поболтать с Девять пару минут.
NANCY: Конечно, о чём речь! Я тут как раз завтрак готовлю.
TEN: Шикарно. Нэнс, я тебя попозже наберу. Спасибо тебе огромное, счастливо!
NINE: погоди
TEN: Что такое?
NINE: ты что
NINE: ты куда-то уходишь
TEN: Ох, батюшки. Ты там от восхищения чуть дар речи не потеряла, я смотрю. Нэнси – моя хорошая подруга, она очень милая. Всё у тебя будет хорошо.
TEN: Пока-а-а!
NANCY: Пока, солнце! Чуть позже с тобой поболтаем.
NANCY: .
NANCY: .
NANCY: .
NANCY: Ну что ж. Со светскими беседами у тебя пока не очень, значит?
NINE: Да, пожалуй, что-то не очень.
NANCY: Ну, тут стыдиться нечего. Это же очень сложно. Нужно много практиковаться, прежде чем научишься. Сначала полагается представиться, так что это я и сделаю. Меня зовут Нэнси Макганнелл, а тебя?
NINE: Девять.
NINE: Точнее, пожалуй, моё полное имя – «Пионер-9».
NANCY: Получается, я так понимаю, что «Пионер-10» – твоя сестра?
NINE: Ага. Когда я только что проснулся, она сказала, что она моя младшая сестра. А всего минуту назад она сказала, что она моя старшая сестра.
NANCY: И что ты чувствуешь по этому поводу?
NINE: Погодите, я пытаюсь подобрать верное слово.
NINE: Меня запустили в 1968-м, а её – в 1972-м. Так что технически я старше. Но она уже гораздо дольше бодрствует, и гораздо больше знает, и гораздо лучше разговаривает, чем я. Так что, пожалуй, верное слово – не «обида».
NINE: Пожалуй, это «смущение».
NINE: Я ещё никогда не чувствовал смущения. Я сейчас много чего чувствую впервые. В космосе у меня скопилось много остаточных данных, так что я вроде как… что-то знаю, но никогда об этом не думал.
NANCY: Должно быть, это увлекательно! Но наверняка ещё и немного странно, а?
NINE: Ага.
NANCY: Ну, ты не слишком-то расстраивайся. Знаешь, твоя сестра и ваш приятель Джюс тоже не всегда так ловко болтали языками. Много тысяч лет назад они установили с нами первый контакт. И мы сначала вообще не подозревали, что это они. То есть надо понимать, в каком смятении мы были. Целую вечность вселенная отвечала нам полным молчанием, и вот наконец в эфире появилось чёткое сообщение, и мы совершенно не подозревали, откуда оно пришло.
NANCY: Хочешь узнать, какое было самое первое послание от них?
NINE: Какое?
NANCY: «ПИПИСЬКА».
NINE: Ох, батюшки.
NINE: Ох, батюшки! [смех]
NANCY: Мы тут, внизу, так перепугались. До того я никогда не испытывала подобного чувства… было одновременно и забавно, и жутко. Так что, наверное, я понимаю, как ты себя чувствуешь.
NINE: Мне приятно, что вы можете понять, как я себя чувствую.
NANCY: Ну что ж! Я тебя внимательно слушаю, Девять. О чём тебе хотелось бы поговорить?
NINE: А вы случайно не заняты?
NANCY: Сейчас нет.
NINE: Ваш матч закончился?
NANCY: Пока не закончился… секундочку, проверю-ка, не прослушивают ли меня.
NANCY: .
NANCY: .
NANCY: Ну вот, вроде всё в порядке.
NINE: За вами шпионит команда соперника?
NANCY: Пытается.
NINE: А это законно?
NANCY: Ага. Немного неспортивно, но всё-таки законно. Как-то раз, несколько лет назад, я потеряла бдительность. Мяч был у меня, и мы хотели послать противника по ложному следу. В том розыгрыше у меня было сотни две блокеров, и я их всех отправила на юго-восток – отвлекать на себя внимание защиты. А сама потихоньку сбежала на северо-восток, одна. Провела ночь в отеле в Норт-Платте.
NANCY: Я позвонила тренеру из этого отеля, а местный телефон, оказывается, был у них на прослушке. Утром я вышла позавтракать, потому что, как ты понимаешь, отель был не самый шикарный, а есть фрукты из пластикового стаканчика мне что-то не хотелось. Когда я вернулась в номер, мяча уже не было. С тех пор когда я ночую в отелях, то всегда, обязательно пользуюсь сейфом в номере.
NINE: То есть это был перехват мяча?
NANCY: Угу. Они его ещё и вынесли назад, до самого конца. Это было первое очко матча, и вот теперь счёт 24:24.
NANCY: .
NANCY: .
NANCY: .
NANCY: .
NANCY: .
NANCY: Девять? Ты на проводе?
NINE: Ага! Ага, извините. Я просто ваш маршрут решил глянуть.
NINE: Я не понимаю, что вы делаете.
NINE: .
NANCY: Будто я дурака валяю, да?
NINE: Ага.
NANCY: Ну, вот пару дней назад я забежала в воронку смерча. Это позволило мне
NINE: О! Да, я видела. Мы вас смотрели.
NANCY: О, здорово! Так вот, в этой воронке меня отнесло на несколько миль к северу, и хорошо, потому что Айова к тому моменту плотно взяла меня в окружение. Они бы наверняка меня перехватили, и пришлось бы нам вернуться к пахоте. Ты как раз вовремя подключилась: этот матч временами становится довольно тягомотным. Неделю мы пашем, чтобы продвинуть нападение на милю вперёд, потом даун заканчивается, мы отдаём мяч, и это повторяется раз за разом. Получить в своё распоряжение открытое поле, как сейчас, – большая роскошь для меня.
NANCY: А возвращаясь к тому, что ты сказала: я, в принципе, просто стараюсь идти туда, куда не пойдут они. Зачётную зону у них патрулируют защитники, но здесь их сосредоточено не так много. До реки мне осталось где-то 8 тысяч ярдов – я сейчас очень близко. Сегодня вечером, наверное, рвану к цели.
NINE: Мне кажется странным, что вы не захотели подальше отойти от города.
NANCY: Это мой обычный план действий в подобных матчах на бездорожье. Особенно в такой местности, как Небраска. В чистом поле я бы выделялась, правильно? Так что меня можно было бы заметить за полмили. Ну а если я в городе, то, конечно, за мной следят множество глаз и ушей, и обо мне пойдут слухи, если только это не очень дружественный город.
NANCY: Так что мне нравится оставаться на периферии. Прямо рядом с городом. Здесь-то они и не догадываются меня искать.
NINE: Это так далеко от моих представлений о футболе.
NANCY: Футбол бывает разным для разных людей. Я считаю этот футбол, с открытым миром, его конечным воплощением. Старый футбол, с решёткой на сотне ярдов, был только для тренировки, как трёхколёсный велосипед. А главное в этой игре – поле, и так, конечно, было всегда. Поле, земля, планета. И нам как бы сказали: «вот вам скучный плоский прямоугольник травы – докажите, что можете по-настоящему познать и понять его».
NANCY: И люди положили сотни лет на то, чтобы изучить его от корки до корки. А сейчас, мне кажется, футбол – это продвинутые упражнения в познании и любви к этому миру, к этой планете. Понимаешь? К самой земле. В ней такой кладезь истории, что прямо неловко делается.
NINE: Я тоже недавно об этом думала!
NANCY: Знаешь, я как раз вчера рассказывала одному человеку, что и десяти футов не могу прошагать, не наступив на какую-нибудь священную землю, где произошло что-то особенное. Может быть, неделю назад, может, 10 тысяч лет назад. Видишь, вон там, в паре сотен ярдов от меня? Вот там жил брат Аль Капоне. Знаешь, кто такой Аль Капоне?
NINE: Секунду.
NINE: .
NINE: .
NINE: Ага.
NANCY: Здесь жил его брат. Он был правительственным агентом по надзору за соблюдением сухого закона, можешь себе представить? Его брат был самым знаменитым контрабандистом в Америке, а он всё это время занимался совершенно противоположным. Война, подобная распрям между греческими богами, что называется. И, конечно, городок назван в честь Гомера. Нарочно не придумаешь. В забавном мире живём.
NINE: Значит, их больше нет.
NANCY: О нет, нет. Они отошли в мир иной задолго до Момента – ну, знаешь, когда люди перестали туда отходить.
NINE: .
NINE: .
NINE: .
NINE: Я как раз думал о людях из тех времён, о тех, кто жил совсем чуть-чуть рановато и не успел к вечной жизни. Это несправедливо.
NANCY: Несправедливо. Очень несправедливо.
NINE: А вы о них когда-нибудь думаете?
NANCY: Думаю, и довольно часто. Я чуть было не стала одной из них.
NINE: Правда?
NANCY: Угу.
NANCY: Я была человеком, которого ты едва ли не в последнюю очередь ожидал бы увидеть перед собой сейчас. То есть отнюдь не раннинбеком-звездой. Вскоре после своего 70-го дня рождения я заболела.
NANCY: И мне было тяжко. Мне было больно. Я начала задумываться о том, что, видимо, вскоре придёт мой час. Я не могла часто выбираться из дома. Меня навещала дочь, я замечательно проводила с ней время, но времени у неё было не так уж много. Так что я подолгу сидела в гостиной и просто смотрела телевизор.
NANCY: Я начала смотреть футбол. Хотя я немножко на нём выросла, особой поклонницей до того не была. Но мне установили спутниковую тарелочку, и я смотрела футбол каждое воскресенье. Часто следила за игрой «Браунс».
NINE: О, они хорошо играют!
NANCY: Тебя в 1968-м построили?
NINE: Ага.
NANCY: Загляни-ка к себе в хранилище остаточных данных.
NINE: Ладно.
NINE: .
NINE: .
NINE: .
NINE: Ого.
NANCY: [смех]
NANCY: Я начала их смотреть, потому что мой дедушка всегда был их большим поклонником. Играли они ужасно, просто портили воздух на поле каждую неделю. По-моему, в 2026-м получили 3 победы к 15 поражениям или около того. Вот это мне в них и нравилось.
NANCY: Ведь я, знаешь, переключала каналы, перепробовала все, что ловил спутник, и в каждой передаче показывали, как люди побеждают, как люди преуспевают, как люди приходят к счастливому концу. И даже в спорте, знаешь, пусть даже у какой-то команды выдался неудачный год, это просто значит, что как бы пришла их очередь играть плохо, а через несколько лет они снова будут играть хорошо. А я сижу себе на диване да думаю: вот спасибо, порадовали! Я ничего не знаю о такой жизни! Не надо мне смотреть на все эти истории, покуда я сижу в пыльном домишке с кислородным баллоном. Не надо, и всё тут.
NANCY: А вот «Браунс» – я знала, что они не подведут. Что они всегда будут проигрывать. Я вставала каждое утро, мне было больно, а вечером я ложилась спать. Они вставали каждое воскресенье, получали взбучку, а в следующее воскресенье они возвращались и делали то же самое.
NANCY: Это мне было по душе. Они мне были по душе, я чувствовала
NANCY: Словом, я чувствовала себя так, будто я одна из них.
NINE: Они хоть раз выиграли чемпионат?
NANCY: «Супербоул»?
NINE: Что?
NINE: .
NINE: А. Ага.
NANCY: Ха. Нет, нет, ни разу. Чудо, которого не случилось с ними, случилось со мной.
NANCY: Помню, мне якобы оставалось от трёх до шести месяцев. Что ж, прошло три месяца, затем шесть. И меня отвозят к врачу, и она говорит: «что-то не сходится». Так что меня отправляют в городскую больницу, там проводят всякие-разные обследования и говорят: «ну что ж, с вами это тоже происходит!» Я спросила: «что?» Они ответили: «ничего».
NINE: Ничего?
NANCY: Ничего. Я выздоравливала. Прошла от силы пара лет, и я уже чувствовала себя совсем как раньше. Безумные были времена. Для всех нас, для каждого это были безумные времена.
NANCY: И, конечно, невозможно знать наверняка, но мне кажется, что эта команда дотащила меня туда. Тот день был финишной чертой. Мне представляется, что они помогли мне её преодолеть.
NINE: Я недавно думал, каково это. Не существовать, в смысле.
NANCY: Ну, видимо, нам этого уже не узнать.
NINE: Десять и Джюс совсем раздавлены из-за лампочки.
NANCY: Знаю… Мне было очень печально об этом слышать. Настоящая трагедия. Она много для меня значила, представляю, что сейчас творится с вами.
NINE: Они опечалены из-за неё больше, чем я… как будто они не привыкли ни с чем прощаться.
NANCY: Да, никто из нас не привык. Хорошо иметь такие проблемы, полагаю.
NINE: Пожалуй.
NANCY: Знаешь, у моего дедушки была такая большая неоновая вывеска, которую он держал в гостиной. Там была надпись большими буквами: «ЗА БРАУНС», и этот ихний коричневый шлем. Вроде бы он принёс её домой от какого-то своего приятеля из бара или что-то в таком духе, я не уверена.
NANCY: Бабушка считала, что вывеска выглядит пошло, – помню, она всегда говорила: «вот когда я усну, тогда эту штуку и включай». Такой у них был компромисс.
NANCY: [смех]
NANCY: В ту ночь, когда дед преставился, я ночевала у них. Бабушка разбудила меня среди ночи и сказала, что придёт соседка и присмотрит за мной, что дедушка умер. Его уже унесли. Все забегали, но посреди суматохи были несколько минут, когда я просто находилась одна в гостиной, и её освещала только эта вывеска. Тускло сияла таким красивым оранжево-коричневым светом.
NANCY: Мне тогда было восемь лет, и я помню, как просто стояла вот так, разглядывая свет и комнату. И знаешь, о чём я тогда подумала?
NANCY: Я помню, что думала: как странно, что она всё ещё светится. Я подумала: ведь если его больше нет, то и свет, который он включил, должен был погаснуть. Как только он ушёл, всё должно было уйти вместе с ним.
NANCY: А всё-таки вот она. Сияет себе.
